Неточные совпадения
Глаша. Кто вас разберет, все вы друг на друга клеплете, что вам ладно-то
не живется? Уж у нас ли, кажется, вам, странным,
не житье, а вы все ссоритесь да перекоряетесь; греха-то вы
не боитесь.
Катерина. Как, девушка,
не бояться! Всякий должен
бояться.
Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими
грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть
не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! страшно вымолвить!
А Татьяна Марковна старалась угадывать будущее Веры,
боялась, вынесет ли она крест покорного смирения, какой судьба, по ее мнению, налагала, как искупление за «
грех»?
Не подточит ли сломленная гордость и униженное самолюбие ее нежных, молодых сил? Излечима ли ее тоска,
не обратилась бы она в хроническую болезнь?
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее
грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я
боюсь смерти, и как это грешно!
Не люблю я темноты, то ли дело такое солнце! Мама говорит, что грешно
бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо маму?
Русские
боятся греха мысли, даже когда они
не признают уже никакого
греха.
И да
не смущает вас
грех людей в вашем делании,
не бойтесь, что затрет он дело ваше и
не даст ему совершиться,
не говорите: «Силен
грех, сильно нечестие, сильна среда скверная, а мы одиноки и бессильны, затрет нас скверная среда и
не даст совершиться благому деланию».
— Разреши мою душу, родимый, — тихо и
не спеша промолвила она, стала на колени и поклонилась ему в ноги. — Согрешила, отец родной,
греха моего
боюсь.
Греха своего
не бойтесь, даже и сознав его, лишь бы покаяние было, но условий с Богом
не делайте.
— У рыбы кровь холодная, — возразил он с уверенностию, — рыба тварь немая. Она
не боится,
не веселится; рыба тварь бессловесная. Рыба
не чувствует, в ней и кровь
не живая… Кровь, — продолжал он, помолчав, — святое дело кровь! Кровь солнышка Божия
не видит, кровь от свету прячется… великий
грех показать свету кровь, великий
грех и страх… Ох, великий!
Но таскать тес и жерди с Песков
не считалось
грехом, никто из нас
не боялся этого, и мы выработали ряд приемов, очень успешно облегчавших нам это дело.
К весне солдат купил место у самого базара и начал строиться, а в лавчонку посадил Домнушку, которая в первое время
не знала, куда ей девать глаза. И совестно ей было, и мужа она
боялась. Эта выставка у всех на виду для нее была настоящею казнью, особенно по праздникам, когда на базар набирался народ со всех трех концов, и чуткое ухо Домнушки ловило смешки и шутки над ее старыми
грехами. Особенно доставалось ей от отчаянной заводской поденщицы Марьки.
То, что некогда было с Аграфеной, повторилось сейчас с Федоркой, с тою разницей, что Ганна «покрыла» глупую девку и
не сказала никому об ее
грехе. О будущем она
боялась и подумать. Ясно было пока одно, что Федорке
не бывать за Пашкой. А Федорка укрепилась дня на три, а потом опять сбежала, да и к утру
не пришла, так что ее хватился и сам старый Коваль.
— Неужели этакие баря греха-то
не боятся: ведь за это с них бог спросит! — воскликнула Анна Гавриловна.
— Нелли только что заснула, бедняжка! — шепчет она мне поскорее, — ради бога,
не разбудите! Только уж очень она, голубушка, слаба.
Боимся мы за нее. Доктор говорит, что это покамест ничего. Да что от него путного-то добьешься, от вашегодоктора! И
не грех вам это, Иван Петрович? Ждали вас, ждали к обеду-то… ведь двое суток
не были!..
— Именно чудак, — подтвердил Петр Михайлыч, —
не глупый бы старик, богомольный, а все преставления света
боится… Я часто с ним прежде споривал:
грех, говорю, искушать судьбы божий, надобно жить честно и праведно, а тут буди его святая воля…
—
Грех вам
бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного; вот
не знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча
не видать, что
не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать
не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
— Что за вздор? — воскликнул тот с некоторой даже запальчивостью. — Дай бог, чтобы в России побольше было таких доносчиков! Я сам тысячекратно являлся таким изветчиком и никогда
не смущался тем, помня, что, делая и говоря правду,
греха бояться нечего.
— Пойдём со мной. Со мной —
не бойся. Завтра и пойдём, сегодня суббота,
грех, а завтра…
— Нет, мой дорогой, ничего я
не боюсь, если понадобится. Только зачем же людей в
грех вводить? Ты, может быть,
не знаешь… Ведь я там… в Переброде… погрозилась со зла да со стыда… А теперь чуть что случится, сейчас на нас скажут: скот ли начнет падать, или хата у кого загорится, — все мы будем виноваты. Бабушка, — обратилась она к Мануйлихе, возвышая голос, — правду ведь я говорю?
— То-то, был
грех. Знаю я вас всех, насквозь знаю! — загремел Порфир Порфирыч, вскакивая с дивана и принимаясь неистово бегать по комнате. — Все вы
боитесь меня как огня, потому что я честный человек и взяток
не беру… Да! Десять лет выслужил, у другого сундуки ломились бы от денег, а у меня, кроме сизого носа да затвердения печенки, ничего нет… А отчего?.. Вот ты и подумай.
А кто хочет от жизни толку добиться — тот
греха не боится…
Гавриловна. Лучше бы вы чужих-то
грехов не трогали. А то помирать сбираетесь, а чужие
грехи пересуживаете. Нешто вы
не боитесь?
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога,
боялась черта и
грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и
не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей
не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи
не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за князя, который на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая в вашем положении укрылась бы от людей, сидела бы дома запершись, и люди видели бы ее только в храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились
грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас, дрожала от ужаса и
боялась, чтобы гром небесный
не поразил нашего дома в то время, когда вы сидите у нас.
— Весь город стоном стонет, Ульяна, про тебя; как это
не боишься ты этих пришлых? Ой, гляди! Недаром один парень горбат,
не за мал
грех родителей уродом родился…
— Куда-нибудь. На улицу. Тоска, Андрей.
Боюсь, как бы опять
не впасть в
грех.
Ераст. Как вы, однако, греха-то
боитесь! Вы, видно, хотите совсем без
греха прожить? Так ведь это гордость. Да и какая ж заслуга, ежели человек от соблазну прячется? значит, он на себя
не надеется. А вы все испытайте, все изведайте, да останьтесь чисты, непорочны — вот заслуга.
Вера Филипповна. Нет, я к тому, что соблазну
боюсь; народу я вижу много, так
греха не убережешься. Сама-то я
не соблазнюсь, а люди-то смотрят на меня, кто знает, что у них на уме-то! Молода еще да богата, другому в голову-то и придет что нехорошее — вот и соблазн; а грех-то на мне, я соблазнила-то. Вот горе-то мое какое!
— Вам
грех это думать, Иван Борисыч. Вы очень хорошо знаете, что мое единственное желание, чтобы Мари была вашей женой. Может быть, нет дня, в который бы я
не молила об этом бога со слезами. Я знаю, что вы сделаете ее счастливой. Но что мне делать? Она еще так молода, что
боится одной мысли быть чьей-либо женой.
Крутицкий. Бога-то ты
не боишься? Ах, грех-то!
В доме любили, когда Анна Акимовна бывала в духе и дурачилась; это всякий раз напоминало, что старики уже умерли, а старухи в доме
не имеют уже никакой власти и каждый может жить как угодно,
не боясь, что с него сурово взыщут. Только две незнакомые старухи покосились на Анну Акимовну с недоумением: она напевала, а за столом
грех петь.
— Егорки —
не бойся! Ты какой-нибудь заговор против страха ночного знаешь? Егорка ночному страху предан, он смерти
боится. У него на душе
грех велик лежит… Я иду раз ночью мимо конюшни, а он стоит на коленках — воет: «Пресвятая матушка владычица Варвара, спаси нечаянные смерти», [«Пресвятая матушка владычица Варвара, спаси нечаянныя смерти» — молитва, обращенная к Варваре Великомученице; считалось, что она спасает от пожаров, кораблекрушений и от всякой неожиданной опасности.] — понимаешь?
«Ну, делай, мол, как знаешь; тебя, видно, милая,
не научишь. Дивлюсь только, — говорю, — одному, что какой это из вас такой новый завод пошел, что на
грех идете, вы тогда с мужьями
не спрашиваетесь, а промолчать, прости господи, о пакостях о своих —
греха боитесь. Гляди, — говорю, — бабочка,
не кусать бы тебе локтя!»
Анисья. О, ох, головушка моя бедная!
Боюсь я, тетенька, как бы
греха не было. Нет, это что ж?
1-й лакей. То-то
греха не боятся! Я полагаю, что от бога никуда
не уйдешь.
Мы
не покидали.
Ты сам ходил с Алябьевым по Волге
И по Оке, и воры вас
боялись.
Мы с Репниным ходили и к Москве,
Да воротились оттого, что ладу
Бог
не дал воеводам.
Грех на них!
Философ, почесываясь, побрел за Явтухом. «Теперь проклятая ведьма задаст мне пфейферу, [Пфейфер — перец (нем.).] — подумал он. — Да, впрочем, что я, в самом деле? Чего
боюсь? Разве я
не козак? Ведь читал же две ночи, поможет Бог и третью. Видно, проклятая ведьма порядочно
грехов наделала, что нечистая сила так за нее стоит».
— Тише, милые, тише!..
Не бойся… Вот ведь лошадь, — повернулся он ко мне, — бессловесная тварь, а тоже ведь понимает… Как на угор этот выехали да оглянулись, —
не удержишь…
Грех чуют…
Ну, отступилась, послушалась меня. Стала уезжать, подошла ко мне прощаться, обняла… «Бедный ты!..» Ребяток обнимать заставляет. «Что ты? — говорю. —
Не скверни младенцев. Душегуб ведь я…» Опасался признаться, что детки и сами
греха моего
забоятся. Да нет, поднесла она маленьких, старшенький сам подошел. Как обвился мальчонко вокруг шеи моей ручками —
не выдержал я, заревел. Слезы так и бегут. Добрая же душа у бабы этой!.. Может, за ее добрую душу и с меня господь
греха моего
не взыщет…
Недаром пословица говорится:
не бойся смерти, а
бойся греха.
— Он мне старший,
грех осуждать, и
боюсь господа бога, но
не могу утерпеть.
— Тому страшно, кто
греха еще
не совершал. А кто уже совершил его, — чего
бояться тому? Разве мертвый
боится смерти, а
не живой? А мертвый смеется над живым и над страхом его.
— Мне что ж. Мне тебя жалко, — говорил пьяный Кузьма. — Только нехорошо, народ смеется. Видно,
греха не боится. Ну, да погоди же ты, говорю. Дай срок, сам приедет. Так-то, брат, Корней Васильич.
— Как на
грех чем
не угодишь ему?.. Человек я маленький, робкий…
Боюсь я его, Пантелей Прохорыч… Гроза сильного аль богатого нашему брату полсмерти.
— Бога она
не боится!.. Умереть
не дает Божьей старице как следует, — роптала она. — В черной рясе да к лекарям лечиться грех-от какой!.. Чего матери-то глядят, зачем дают Марье Гавриловне в обители своевольничать!.. Слыхано ль дело, чтобы старица, да еще игуменья, у лекарей лечилась?.. Перед самой-то смертью праведную душеньку ее опоганить вздумала!.. Ох, злодейка, злодейка ты, Марья Гавриловна… Еще немца, пожалуй, лечить-то привезут — нехристя!.. Ой!.. Тошнехонько и вздумать про такой
грех…
— То-то и есть, что значит наша-то жадность! — раздумчиво молвил Пантелей. — Чего еще надо ему? Так нет, все мало… Хотел было поговорить ему,
боюсь… Скажи ты при случае матушке Манефе,
не отговорит ли она его… Думал молвить Аксинье Захаровне, да пожалел — станет убиваться, а зачнет ему говорить, на
грех только наведет…
Не больно он речи-то ее принимает… Разве матушку
не послушает ли?
— Бога
не боишься, — зачнет, бывало, ворчать. — Совсем измиршился!.. Как у тебя рука
не отсохла!.. Никакими молитвами этого
греха не замолишь… Как попу-еретику подавать!.. По Писанию все едино, что отступить от правыя веры.
—
Не говори так, Алексеюшка, —
грех!.. — внушительно сказал ему Пантелей. — Коли жить хочешь по-Божьему, так
бойся не богатого грозы, а убогого слезы… Сам никого
не обидишь, и тебя обидеть
не допустит Господь.
Целый день
не то что из дому, к окну близко
не подходил Василий Борисыч и жене
не велел подходить… Очень
боялся, чтоб
грехом не увидала их Манефа… Оттого и в Осиповку ехать заторопился… «Один конец! — подумал он. — Рано ли, поздно ли, надо же будет ответ держать… Была
не была! Поедем!» И на другой день, на рассвете, поехали.